В глубине души я ждала этих слов. Наверное, даже понимала и все остальное, но все равно спросила:
– Зачем?
– Давай положим Алину в кроватку, она, кажется, почти задремала, и поговорим в другом…
– Оллин! – Восклицать полушепотом было не очень удобно, но пришлось.
– Нужно было, чтобы все здесь решили, будто мы погибли.
– Даже я?
– Особенно ты, – после небольшой паузы выдохнул он.
Мне захотелось ударить его. Наверное, впервые в жизни по-настоящему ударить. Но руки были заняты ребенком. После недолгих сомнений я все же отнесла Алину в новую кроватку и уложила. Она никак не прореагировала: глаза ее были закрыты, и она тихонечко сопела. Видимо, ее успели покормить, отец уже давно ее укачивал, а появление матери окончательно успокоило.
Шелтер подошел к кроватке следом за мной, и я, убедившись, что дочка спит, развернулась к нему и все-таки сделала то, что хотела: влепила пощечину. Чего сама тут же испугалась, потому что руку обожгло неожиданно сильно, а на щеке Шелтера остался красный след. Но все же я не стала извиняться, только потерла ушибленную ладонь, глядя на него и тяжело дыша.
– Полагаю, я это заслужил, – неожиданно спокойно прокомментировал Шелтер и тоже потер щеку.
– Еще как заслужил, – прошипела я, отчаянно стараясь не шуметь, но кипящая внутри ярость требовала выхода. – Ты все это подстроил, чтобы я наконец справилась со своей задачей? Чтобы я настрадалась достаточно сильно и смогла воздействовать на Магистра?
– Да, – лаконично отозвался он.
Не стал отпираться или оправдываться. И взгляд не отвел, как будто и не считал себя виноватым.
– Это было подло, Оллин! – снова прошипела я. – Ты не представляешь, что со мной было. Я едва не умерла, рожая нашего ребенка. Я едва не потеряла Алину! И думала, что умру потом, когда они сказали, что вы все погибли. Почему ты не вернулся раньше? Я ведь давно отправила Магистра в Пустыню. Я умирала каждый день без тебя, но жила ради дочки. Где ты был все это время?
– Сначала ждал армию Магистра в пустыне. Потом воевал с ней вместе с народом шептуний. Потом искал Магистра, которому удалось скрыться. И только когда я понял, что он вырвался из пустыни, я вернулся, чтобы настичь его здесь.
Он вновь говорил так спокойно, словно все это было само собой разумеющимся. Наверное, для него это так и было. Всего лишь военная стратегия. Успешная, как оказалось. Еще одна победа в ряду других. А жертвы в процессе не важны, даже если в жертву приносилась я. Да, вероятно, все было сделано правильно, ведь мы победили. Но почему же тогда мне сейчас было так горько и так больно?
– Все это время я думала, что ты поставил меня и дочь на первое место, – наконец смогла сформулировать я. – Думала, мы стали для тебя важнее твоей войны, твоей победы. А оказалось, что ты просто играл мной. Моими чувствами. Моей болью. Делал из меня своего солдата. Кто дал тебе право так со мной поступать?
И на этот раз он не отвел глаза. Стоял передо мной все такой же прямой и спокойный, сверлил темным взглядом. Я ждала его ответа, но никак не ожидала, что он выдохнет всего одно короткое слово:
– Ты.
– Что?
Он снова вздохнул и после этого заговорил уже не прерываясь, как будто на одном дыхании:
– Мира, поверь, я прекрасно знаю, насколько тяжело тебе было. И мне тоже было нелегко. И очень больно делать то, что я делал. Особенно когда я увидел тебя той ночью: такую уставшую, такую хрупкую, но счастливую из-за моего возвращения. Ты не знаешь, каково было мне, когда пришлось сказать тебе, что я не вернусь. Каково было слышать отчаяние в твоем голосе. Но так было нужно. Никто другой не заставил бы меня так поступить с тобой. Никто, кроме тебя. Когда меня арестовали и доставили к Магистру, а тот вывалил свои подозрения и начал безошибочно называть моих сторонников, я запаниковал. Не представлял, кто мог нас сдать в полном составе. Уже мысленно просчитывал шансы выбраться из зала аудиенций живым, гадал, может ли закончиться победой столь внезапное восстание, продержимся ли мы до выступления союзников на завоеванных территориях, но потом услышал твой голос. Шепот, если быть точным. Ты сказала: «Это твоя серебряная пуля, Олли. Иди в Красную Пустыню». Магистр не хотел верить в мое предательство, и я сам предложил ему этот поход, чтобы доказать свою преданность. Предложил с замирающим в груди сердцем, должен признаться, потому что понимал: это самоубийство. Но я поверил голосу, что однажды уже шептал мне и не обманул. И не прогадал. Ты направляла меня и дальше. Так что, если задуматься, главная победа в моей жизни – и не моя вовсе. Я был лишь фигурой на доске в твоей шахматной партии. Может быть, мы разыграли ее вместе, но руководила игрой ты. Будущая ты знала, что именно должна пережить, чтобы суметь внушить Магистру самоубийственную миссию. И ты создала эту ситуацию, сдав Магистру меня и всех моих сторонников, подведя меня самого под арест.
– Я не могла этого сделать, – прошептала я растерянно, помотав головой. – Не могла.
– Только ты и могла, – улыбнулся Шелтер. – Точнее, мы с тобой. Потому что только один человек знал всех, на кого я опирался. Я сам. Больше никто не мог настолько точно сдать всех.
Я не знала, что сказать. Стояла, смотрела на него и молчала, лишь сердце билось в груди так быстро и тяжело, что становилось страшно.
Не дожидаясь моего ответа, руки Шелтера скользнули по моей талии, обнимая и прижимая к нему. Теплые губы коснулись виска, и я снова услышала его тихий голос:
– Милая, это были тяжелые месяцы для нас обоих, но все получилось. Магистр мертв, его армия разбита, нам удалось сделать это ценой куда меньшего количества жизней, чем я когда-либо мог надеяться, Магистрат меняется. Моя война закончена, и я наконец по-настоящему свободен. Мы оба свободны. И можем быть счастливы. Я люблю тебя, милая, и наконец могу назвать женой. У нас чудесная дочь, мы все вместе уедем в мое имение. Будем сажать цветы, варить шоколад, растить Алину и кататься на мотоцикле по полям. У нас впереди целая жизнь, давай просто забудем все, что было, и начнем сначала.
Хотелось просто согласиться. Обнять его в ответ, прильнуть к груди, растаять и снова ощутить на губах вкус поцелуя. Забыть, простить, погрузиться в мечту, которая уже становилась реальностью. Нарисованная Шелтером картинка манила, но что-то внутри все равно жгло и не давало перешагнуть через последние месяцы.
Он сам разбудил во мне ярость. Научил ненависти, которая убивает. И что-то в моем умении легко прощать и смиряться сломалось. Я так многое прощала отцу. Так безропотно принимала свою судьбу много лет, позволяя себе лишь мечты о лучшей жизни. И вот теперь не могла простить самому любимому человеку причиненной мне боли.
Я вывернулась из объятий Шелтера и шагнула прочь, к распахнутому по случаю жары окну.
– Мы с Гленом восстановили шоколадницу в Оринграде, – ни с того ни с сего сообщила я. – Мне нужно вернуться к работе в ней, поэтому я не поеду в твое имение.
